|
последнее изменение страницы 07.07.2023
Как мы с дедом бросали куритьНедавно, перечитывая Гиляровского, наткнулся вот на этот сюжет:
НА ТРУБЕ ...Ехали бояре с папиросками в зубах. Местная полиция на улице была... Такова была подпись под карикатурой в журнале "Искра" в начале шестидесятых годов прошлого столетия. Изображена тройка посередине улицы. В санях четыре щеголя папиросы раскуривают, а два городовых лошадей останавливают. Эта карикатура сатирического журнала была ответом на запрещение курить на улицах, виновных отправляли в полицию, "несмотря на чин и звание", как было напечатано в приказе обер-полицмейстера, опубликованном в газетах. Немало этот приказ вызвал уличных скандалов, и немало от него произошло пожаров: курильщики в испуге бросали папиросы куда попало. В те годы курение папирос только начинало вытеснять нюхательный табак, но все же он был еще долго в моде. — То ли дело нюхануть! И везде можно, и дома воздух не портишь... А главное, дешево и сердито! Встречаются на улице даже мало знакомые люди, поздороваются шапочно, а если захотят продолжать знакомство — табакерочку вынимают. — Одолжайтесь. — Хорош. А ну-ка моего... Хлопнет по крышке, откроет. — А ваш лучше. Мой-то костромской мятный. С канупером табачок, по крепости — вырви глаз. — Вот его сиятельство князь Урусов — я им овес поставляю — угощали меня из жалованной золотой табакерки Хра... Хра... Да... Храппе. — Раппе. Парижский. Знаю. — Ну вот... Духовит, да не заборист. Не понравился... Ну я и говорю: "Ваше сиятельство, не обессудьте уж, не побрезгуйте моим..." Да вот эту самую мою анютку с хвостиком, берестяную —и подношу... Зарядил князь в обе, глаза вытаращил — и еще зарядил. Да как чихнет!.. Чихает, а сам вперебой спрашивает: "Какой такой табак?.. Аглецкий?.." А я ему и говорю: "Ваш французский Храппе — а мой доморощенный — Бутатре"... И объяснил, что у будочника на Никитском бульваре беру. И князь свой Храппе бросил — на "самтре" перешел, первым покупателем у моего будочника стал. Сам заходил по утрам, когда на службу направлялся... Потом будочника в квартальные вывел... В продаже были разные табаки: Ярославский — Дунаева и Вахрамеева, Костромской — Чумакова, Владимирский — Головкиных, Ворошатинский, Бобковый, Ароматический, Суворовский, Розовый, Зеленчук, Мятный. Много разных названий носили табаки в "картузах с казенной бандеролью", а все-таки в Москве нюхали больше или "бутатре" или просто "самтре", сами терли махорку, и каждый сдабривал для запаху по своему вкусу. И каждый любитель в секрете свой рецепт держал, храня его якобы от дедов. Лучший табак, бывший в моде, назывался "Розовый". Его делал пономарь, живший во дворе церкви Троицы-Листы, умерший столетним стариком. Табак этот продавался через окошечко в одной из крохотных лавочек, осевших глубоко в землю под церковным строением на Сретенке. После его смерти осталось несколько бутылок табаку и рецепт, который настолько своеобразен, что нельзя его не привести целиком. "Купить полсажени осиновых дров и сжечь их, просеять эту золу через сито в особую посуду. Взять листового табаку махорки десять фунтов, немного его подсушить (взять простой горшок, так называемый коломенский, и ступку деревянную) и этот табак класть в горшок и тереть, до тех пор тереть, когда останется не больше четверти стакана корешков, которые очень трудно трутся: когда весь табак перетрется, просеять его сквозь самое частое сито. Затем весь табак сызнова просеять и высевки опять протереть и просеять. Золу также второй раз просеять. Соединить золу с табаком так: два стакана табаку и один стакан золы, ссыпать это в горшок, смачивая водой стакан с осьмою, смачивать не сразу, а понемногу, и в это время опять тереть, и так тереть весь табак до конца, выкладывая в одно место. Духи класть так: взять четверть фунта эликсиру соснового масла, два золотника розового масла и один фунт розовой воды самой лучшей. Сосновое масло, один золотник розового масла и розовую воду соединить вместе подогретую, но не очень сильно; смесь эту, взбалтывая, подбавлять в каждый раствор табаку с золою и все это стирать. Когда весь табак перетрется со смесью, его вспрыскивать оставшимся одним золотником розового масла я перемешивать руками. Затем насыпать в бутылки; насыпав в бутылки табак, закубрить его пробкой и завязать пузырем, поставить их на печь дней на пять или на шесть, а на ночь в печку ставить, класть их надо в лежачем положении. И табак готов".
Чем привлек этот отрывок мое внимание? Сразу подумалось, а какова была бы сегодняшняя реакция на запрет курения на улице. Да никакой… Как с запретом употребления пива на улицах. А еще нахлынули детские воспоминания. Дед мой Аким Андреевич в первой половине 50-х годов прошлого века ежегодно засевал с половину сотки табаком. Осенью листья высушивались вместе со стеблями. Затем измельчалась самая грубая часть — стебли, которая в первую очередь и шла на курево. Сейчас уже не могу припомнить, как же удавалось раскрошить так мелко махорку, поскольку основным инструментом при этом был самодельный топорик. Потом к делу приступала его мать Вера Яковлевна, моя прабабушка. В ступке, которой служила солдатская каска, она перетирала листья в пыль. Каска была бурого цвета, так как на ней не сохранилось ни кусочка краски, а я на протяжении многих лет был уверен, что так и должны выглядеть все каски, пока не увидел их в одном из первых цветных фильмов. Этот нюхательный табак прабабушка употребляла до своего самого последнего дня. Существовал целый ритуал раскуривания — дед доставал мундштук, прочищал его проволочкой, из кармана извлекалась аккуратно сложенная уже по размеру газета, от которой отрывался прямоугольничек. Затем он насыпал на него дорожку табаку, слюнявил край газетки, сворачивал трубочкой и вставлял в мундштук. Не припомню, чтобы наружный мокрый край газетки когда-нибудь отклеился. Кстати, меня всегда занимал вопрос, почему горит газета, ведь она мокрая. В кухне возле огромной русской печки стоял самовар, а в качестве поддона у него, куда сыпались горячие угли, была гигантская сковорода, наполовину заполненная водой. Туда же выбрасывались и окурки. Как-то дед промахнулся, и тлеющий окурок упал возле печки, я украдкой подобрал его и от души затянулся. Спустя 6 десятилетий трудно передать все свои ощущения, помню, что глаза драло не меньше, чем горло. Бычок полетел в предназначенное для него место. Так в 4-5-летнем возрасте я завязал с курением. Когда своим знакомым — заядлым курильщикам я пересказывал этот эпизод, мне отвечали, что если бы знакомство с курением начиналось с самосада, как у меня, а не с ароматной сигареты, то, наверняка, курильщиков на свете было бы намного меньше. А вот дед бросал курить несколько по-иному. По ночам его буквально раздирал кашель, возле постели всегда стояла объемистая плевательница, заполненная опилками. Врач сказал, что он протянет 1-2 года, если не бросит курить. Человеку пенсионного возраста (но не пенсионеру — как известно, колхозникам пенсий не платили) решиться на такое непросто. Здесь выручила его собственная мать: «Аким, а давай будем с тобой нюхать табак на пару», — предложила она. И вот садились они рядышком, доставали табачок — а табакерками служили аптечные пузырьки, заткнутые бумажными пробками (пузырьков с резьбой в те годы еще не было) — и каждую ноздрю заправляли щепотью табака. После обязательно полагалось крякнуть и прочихаться, кошка в такие моменты старалась запрыгнуть куда подальше — обычно, на печку. Иногда предлагали понюхать и нам с двоюродным братом Вовкой, но, как и курение, этот процесс у меня положительных эмоций не вызывал. Иногда, будучи в состоянии легкого подпития, дед сажал на руки кошку и тоже угощал табачком, после чего та, задрав хвост, исчезала надолго. Дед продолжал нюхать табак еще несколько лет после смерти бабушки и прекратил это занятие, как я предполагаю, не от отсутствия потребности в нем, а от нежелания заниматься выращиванием и заготовкой табака. Вот так по-разному мы с дедом бросали курить. Кстати, без курения он прожил еще почти 30 лет.
(Федотов В. Н. март 2010) |
|
|
|